Поиск статей по ключевому слову, номеру газеты или дате публикации

ТЕМА НОМЕРА

ОСТОРОЖНО, ВЫ НА СЦЕНЕ!

Многие актеры считают, что играть на сцене сложнее, чем сниматься в кино, ведь в театре не бывает дублей, так что исправить свою ошибку не получится. Самый большой страх при этом – забыть во время спектакля свой текст. Но на сцене актеров подстерегают и другие опасности. Ко Всемирному дню театра (27 марта) мы выяснили, какие.

ЯЗЫК: «И ЗАРУБИ СЕБЕ ЭТО НА СУКУ!"
Актерские оговорки – дело нередкое: поработайте-ка языком два часа, пока идет спектакль. «В Театре имени Моссовета я ставил спектакль «Мой бедный Марат», – вспоминает режиссер Андрей Житинкин. – Там есть реплика, которую говорит Андрей Ильин Александру Домогарову: «И заруби себе это на носу». Но Ильин оговорился и получилось: «И заруби себе это на суку». Домогаров напрягся, услышав незнакомое слово, но что-то надо отвечать. А поскольку он актер правдивой школы, то спросил: «На каком суку?» Главная героиня пьесы поняла, что спектакль пошел не в ту сторону, и решила «исправить» ситуацию: «Ребята, не ссорьтесь, я сама не знаю, на каком суку». Тогда Ильин стал выкручиваться: «На каком хочешь, на таком и заруби». «На что ты намекаешь?» – продолжал допытываться правдолюб Домогаров... Этот диалог мог продолжаться до бесконечности, так что я из-за кулис сказал: «Давайте куранты, шампанское». Дело происходило в новогоднюю ночь. Естественно, по закону подлости, когда Домогаров стал открывать бутылку шампанского, она открываться не захотела. Тогда он зажал бутылку между ног и сказал: «Ну вот и сук».

СПЕЦЭФФЕКТЫ: "ЕЩЕ МИНУТУ, УЖЕ ЗАРЯЖАЮТ"
Даже если у актера в спектакле совсем нет слов, это не всегда защищает его от проблем. «Первая роль отца была без слов, в спектакле «Овод», – рассказывает сын Евгения Евстигнеева Денис. – Отец играл стражника: выводил Овода из тюрьмы и расстреливал. Однажды пистолет, из которого одновременно с артистом стреляли за сценой, забыли зарядить. Отцу шепчут из-за кулис: «Женя, потяни минутку». Он, как мог, тянул, пытаясь как-то оправдать свое существование на сцене. Когда ему в пятый раз сказали: «Женя, еще минуту, уже заряжают», – последнее, что он мог придумать, проверить пистолет. Он заглянул в дуло и продул. И в это время за кулисами раздался выстрел! От неожиданности отец упал на Овода. Овод, падая, зацепил задник, на котором были нарисованы тюремные казематы, и эта темница погребла актеров под собой. Зрители решили, что так и надо: кульминация трагедии, всё рушится! Выбравшись из-под декораций, отец направил в зал пистолет и произнес: «Поднять тюрьму!» Ну тут уже дали занавес».

РЕКВИЗИТ: "ШИРВИНДТ ВЫНОСИТ МЕЧ"
Отсутствие в спектакле пистолета вовсе не гарантирует, что всё пройдет как по маслу. «Однажды я чуть не убил Михаила Ульянова! – вспоминает Александр Ширвиндт. – Не по злому умыслу, конечно, а по глупости. Мне как статисту поручили вынести на сцену меч и положить его под камень. По действию спектакля «Антоний и Клеопатра» Антоний-Ульянов должен был на авансцене, опершись на рукоятку, всем телом упасть на картонный меч, который благополучно складывался. А мне вместо картонного студенты-шутники подсунули настоящий, я и положил его в условленное место. Когда Антоний вытащил из-под камня орудие самоубийства, он побледнел: в его руках сверкал сталью настоящий меч. Что делать? Умирать-то надо! Он долго устраивался, припадая боком к мечу, потом, вместо звериного вопля сказав: «Ой!», неловко завалился, отставив меч на безопасное расстояние... Вычислили меня по программке помрежа, где было написано: «Ширвиндт выносит меч». Но я же не хотел смерти Михаила Александровича! Меня просто разыграли...»

КОЛЛЕГИ: "А ЭТО Я - ТВОЯ ЮННА"
Иногда актеры разыгрывают друг друга на сцене специально. Большим любителем таких шуточек был Олег Табаков. Но однажды он стал жертвой другого юмориста – Евгения Евстигнеева. «Как он умел «раскалывать» коллег! – вспоминал Олег Павлович. – В спектакле о строительстве Ангарской ГЭС «Продолжение легенды» я играл восторженного десятиклассника, приехавшего в Сибирь из Москвы. Там он встречает девушку Тоню, которая влюбляется в него. Но он сам всё время вспоминает о своей возлюбленной Юнне, оставшейся в Москве. Мой герой страдал и рассказывал об этом в длинном монологе. И вот однажды, как только я начал страдать, Женя встал в кулисе, надел на свою лысину нимб (взял реквизит из другой постановки), как ангел сложил ручки на груди, поднял глазки к потолку и громко зашептал: «Лелик, а это я – твоя Юнна…» Я собрал всю волю в кулак, чтобы как-то закончить сцену и не заржать».

ЗЕЛЕНЫЙ ЗМИЙ: "КАК ОНИ НЕ ПОПАДАЛИ С ЛИАН?"
Не секрет, что после спектакля некоторые творческие люди любят отметить это дело. К сожалению, иногда такое происходит и до выступления. «Эта история случилась во времена моей работы в Ростовском ТЮЗе, – вспоминает Николай Чиндяйкин. – На гастролях в городе Енакиево ростовчане играли бразильскую сказку «Синяя ворона». В спектакле была занята лишь одна женщина – Рита Лобанова, а все остальные роли играли мужики, которые по сюжету часто раскачивались на лианах. И всё бы хорошо, но до спектакля артисты прошлись по магазинам, и оказалось, что в Енакиево продается вино в трехлитровых банках… Я и сейчас удивляюсь, как они не попадали со своих лиан. Спектакль шел со скрежетом и готов был вот-вот сорваться. Рита всё это время рыдала, потому что они ее, единственную трезвую, не слушали и делали, что хотели. Когда этот ужас закончился, в театре разгорелся скандал. Устроили комсомольское собрание, на котором Рита снова не могла сдержать слез. Артистам объявили строжайший выговор. Под конец слово предоставили артисту Саше Габу. Он встал: «Простите нас, и ты, Рита, прости. Хотя к чему такой переполох? Мы ведь сыграли спектакль. Ну да, выпили немножко, но, в общем, всё равно сыграли. И, честно говоря, ты, Рита, одна была не в ансамбле». Этой репликой он испортил всё собрание – все повалились от хохота».

РЕАЛЬНОСТЬ: "ЗАЛ НИЧЕГО НЕ ЗАМЕТИЛ"
Если у актера на сцене вдруг отклеивается борода или усы, это конфуз. Но и обнаружить на лице что-то лишнее тоже опасно. «Когда мне было 20 лет, я играл в музыкальном спектакле «Бумбараш» Гаврилу – главного бандита, – вспоминает такую историю Андрей Ургант. – Я в жизни ношу очки, но на сцене играл деревенского Гаврилу, естественно, без очков. Во время короткой паузы между своими выходами я стоял в фойе – слушал трансляцию происходящего на сцене, а потом по сценарию выбегал с маузером. И вот однажды во время этой паузы я подумал: «А почему бы еще и не посмотреть, как играют мои партнеры?» Дальше наступает мой выход, я выскакиваю на сцену с маузером, что-то кричу и тут понимаю, что я в очках, в шикарной американской оправе с дымчатыми стеклами! Оправдать такой казус невозможно никак. Я сдернул с себя очки, со всего размаху выкинул и продолжал дальше играть без них. Зал даже ничего не заметил, настолько был увлечен действием».

ЗРИТЕЛИ: "СТОЙ - БУДУ СТРЕЛЯТЬ"
Многие актеры отмечают, что внимание зрителей их вдохновляет. Но внимание это бывает разным. «Детский зритель особенный: он слушает и смотрит, только когда ему интересно, – говорит Инна Чурикова, которая начинала свою театральную карьеру в ТЮЗе. – А когда неинтересно – стреляют из рогаток. Иногда попадают... Однажды мальчик попал в Лидию Николаевну Князеву – какая же она была замечательная актриса! Так она, милая, вызвала его на сцену и говорит: «Так, теперь стой, я в тебя буду стрелять». Мальчик побледнел и прошептал: «Тетенька! Не надо! Я больше не буду!» Поскольку я играла Бабу Ягу – самый любимый детский персонаж, то в меня не стреляли. Так что период работы в этом театре вспоминаю с нежностью...»

СОН: "ЧТО ЖЕ БЫЛО В ТОЙ ТЁМНОЙ ПЫЛИ?"
Если актер занят в небольшой роли в конце спектакля, то в ожидании своего выхода он рискует... задремать. Так случилось с молодым Василем Ливановым. Начинающему актеру дали роль лакея. По сюжету в третьем акте ему, стоя за буфетной стойкой, нужно было налить рюмку коньяка одному из купцов. Тот говорил: «Знаем мы этих Маякиных», – и выпивал коньяк до дна. Украшавшие буфетную стойку бутылки хранили в себе неведомую жидкость с незапамятных времен. А «коньяк» для «купца» ответственный Ливанов перед каждым спектаклем готовил сам: заваривал свежий чай и прятал под стойку вместе с маленькой рюмкой. И вот однажды он чуть не проспал свой выход. «Я мчался на сцену, обгоняя грохот своих штиблет, – вспоминает Василий Борисович. – Шмыгнул за стойку. Прямо на меня надвигалась огромная борода Георгия Георгиевича. Я нырнул под стойку. Пусто! Заветная бутылочка с чаем и маленькая рюмка остались в реквизиторской. Я схватил тяжелую пыльную бутыль со стойки. Пробка, жалобно пискнув, поддалась. Чудовищное зловоние ударило в ноздри. Зеленая, густая, как масло, вонючая жидкость спазматически изверглась в фужер. Глаза Георгия Георгиевича засветились неземным огнем. Дрожащей рукой я протянул ему наполненный до краев фужер. Георгий Георгиевич взял фужер, сообщил: «Знаем мы этих Маякиных», – и выпил до дна! У меня отнялись ноги. Но Георгий Георгиевич почему-то не умер на месте. Неся пустой фужер, как флаг, он двинулся кратчайшим путем со сцены. Георгий Георгиевич был настоящим профессионалом. А меня до сих пор мучает вопрос: «Что же все-таки было в той темной пыли бутылок?»